Конечно, это преувеличение, но после обеда мы действительно позволяли себе вздремнуть, благо кровати наши были неподалеку от рабочих мест.

Как видно из моих дневников, уже в то время мы начали задумываться: кто же полетит? И уже тогда, не знаю теперь даже, почему, становилось ясно, что полетит Терешкова. У меня написано, например, так: «Из штаба дошли до нас слухи, что она лучше всех». И это служило для меня иногда источником плохого настроения. А вообще, как свидетельствуют мои дневники, полосы жизни случались разные: «…Получила от „Ю.“ очень хорошее письмо. И можно ни о чем не думать и забыть все на свете!»

«…Центрифуга идет у меня неважно. Сообщила „Ю.“ – ему меня жаль. Написал – будь мужчиной! Да разве в том дело? Я и была мужчиной. По дороге от кабины к медикам уже пришла в себя. Они очень внимательно меня разглядывали, спрашивали: ну как? У меня на сердце скребли кошки, я готова была разреветься, как ревет Санька – громко и отчаянно, но я улыбалась и говорила: „Все хорошо“. Тогда они еще раз спрашивали: „Ну как?“ – и я опять говорила: „Все хорошо“. Тогда они – каждый – смотрели на меня изучающе и скептически мычали: „Да?…“»

«…А мой парниша пошел в сад… У меня сжимается сердце, когда я думаю: как они там? Бедные мои, милые мои, несчастные мужички!..» Вот так и шла жизнь.

Перед самым Новым, 1963 годом нашего полку прибыло – приехали новые космонавты, 15 человек; среди них были уже не только летчики, но и инженеры; все военные. Этот отряд стал называться вторым. Первый, гагаринский отряд стал теперь широко известен, названы все имена, а история второго отряда еще ждет своего Ярослава Голованова. Конечно, в истории космонавтики это важные вехи – образование первого и второго отрядов космонавтов. И во всех докладах и статьях по истории Центра они всегда упоминаются. А наша группа будто бы провалилась в щель между ними. Словно одна Терешкова готовилась к космическому полету. Татьяна однажды, осердясь, высказала Береговому свое возмущение. Тот сказал: «Действительно». И нас вписали в Историю.

Весной нас возили на космодром – смотреть запуск какого‑то автоматического аппарата. Нам показали все: и монтажно‑испытательный корпус, и подъездную железную дорогу, по которой на специальной платформе в лежачем положении движется ракета, и бункер, откуда ведется связь. И все такое огромное – какие‑то циклопические сооружения. Особенно меня поразил котлован – как пропасть. Если представить ревущее в нем пламя, то совсем делается жутко.

Конечно, мы смотрели на все «квадратными глазами», так же, как местные люди смотрели на нас… Вместе с нами летел на космодром Келдыш. Точнее, мы летели вместе с ним, наверное, на его самолете. Нас ему представили. Разумеется, мы очень смущались, боялись показаться тупыми.

Мстислав Всеволодович задавал нам обычные вопросы: как жизнь, какие трудности? В таких случаях всегда возникала задача найти правильный ответ. Ведь тот, кто спрашивал, обычно и не ждал искренности. Ему было интересно: что ответят? Такая велась игра: каков вопрос – таков ответ. Наверное, это и были ростки двоемыслия, хотя тогда это нам казалось естественным. Вот и на этот раз Мстислав Всеволодович спросил, читаем ли мы художественную литературу. Я не успела открыть рот, как девчонки дружно начали говорить, что нет, некогда, надо читать техническую литературу и т. д. Келдыш внимательно посмотрел на нас, улыбнулся и как‑то грустно сказал: «Надо читать. Надо уметь находить время». Я до сих пор помню его улыбку.